Владимир Самодай

 

МЕЛОЧИ ЖИЗНИ

или

ЧТО БЫЛО, ТО БЫЛО…

 

   Об­стоя­тель­ст­ва сло­жи­лись так, что мне при­шлось ро­дить­ся. Это бы­ла пер­вая и глав­ная ошиб­ка в мо­ей жиз­ни. Од­на­ко, что сде­ла­но, то сде­ла­но. Не зря го­во­рят: на ошиб­ках учат­ся. В дру­гой раз ро­ж­дать­ся не ста­ну, как бы ни уго­ва­ри­ва­ли…

   Ро­дил­ся я 17 ию­ня 1935 го­да в го­ро­де Одес­се, на бе­ре­гу Чер­но­го мо­ря, на Ук­раи­не, од­на­ко на­се­ле­ние го­ро­да все­гда го­во­ри­ло на рус­ском язы­ке, а не на ук­ра­ин­ском, хо­тя поч­ти все жи­те­ли ук­ра­ин­ский язык зна­ли, так как он пре­по­да­вал­ся в шко­лах. По­это­му и я хо­ро­шо вла­дел этим язы­ком и про­чи­тал на нём мно­же­ст­во книг. Познакомился я с украинским языком на десятом году жизни…

   Из пер­вых лет жиз­ни в мо­ей па­мя­ти поч­ти ни­че­го не ос­та­лось, кро­ме не­сколь­ких смут­ных эпи­зо­дов.

 

   Тем­ная ком­на­та в де­ре­вян­ном до­ме. В от­кры­той пе­чи го­рит огонь. Кто-то дер­жит ме­ня на ко­ле­нях, учит ме­ня го­во­рить. У ме­ня не по­лу­ча­ет­ся звук «л», вме­сто не­го про­из­но­шу «н». На­до ска­зать «лож­ка», я го­во­рю «нож­ка». Это дом мо­ей ба­буш­ки Ксе­нии Федоровны, ма­те­ри от­ца, в Кре­мен­чу­ге…

 

   Го­род Зо­ло­то­но­ша. Чув­ст­вую, что отец до­ма, но не ви­жу его. По окон­ной ра­ме пол­зет жук. В го­ло­ве воз­ни­ка­ет ме­ло­дия «По до­ро­ге жук, жук, по до­ро­ге чер­ный». Откуда я знаю эту мелодию? По дво­ру хро­ма­ет дя­день­ка на де­ре­вян­ной но­ге…

 

   Се­ло Ры­нок на бе­ре­гу Вол­ги. По грун­то­вой до­ро­ге едет двух­ко­лес­ная повозка, на ней ле­жит ог­ром­ная ры­бина. Ры­бий хвост бьётся о зем­лю на уха­бах…

 

   Там же. Ку­па­юсь в ре­ке вме­сте с дру­ги­ми ре­бя­та­ми. Вдруг те­че­ние под­хва­ты­ва­ет ме­ня и не­сет. «Я плы­ву!» - кри­чу, и по­сле это­го ни­че­го не пом­ню. Ба­буш­ка Еле­на Константиновна, ма­ми­на ма­ма, рас­ска­зы­ва­ла по­том, что я уто­нул, ме­ня от­ка­ча­ли, об­рек­ли на жизнь…

 

   Одес­са. Отец ле­жит в гро­бу. Ви­жу его пра­вую ще­ку. На ще­ке ям­ка, со­всем ма­лень­кая, но она при­вле­ка­ет мое вни­ма­ние. Мне все­го пять лет, я не соз­наю, что отец мертв. Жи­во­го от­ца не пом­ню…

 

   Мой отец, Вла­ди­мир Сергеевич Са­мо­дай, 1913 го­да ро­ж­де­ния, офи­цер Крас­ной Ар­мии, стар­ший по­лит­рук (ка­пи­тан), пе­ре­ез­жал по дол­гу воинской служ­бы из го­ро­да в го­род, на­ко­нец обосновал­ся в Одес­се, стал ди­рек­тором одес­ско­го До­ма офи­це­ров, В 1940 году его об­ви­ни­ли в том, что он вы­дал сво­ей же­не ме­сто по­ло­же­ния сво­ей во­ин­ской час­ти, хотя виновен в этом был его сослуживец. Отца долж­ны бы­ли су­дить во­ен­ным су­дом, трибуналом, и он за­стре­лил­ся, не до­жив не­де­ли до сво­его 27-ле­тия.

   Так ли это, не знаю. Мне об этом рассказала тетя Шура, Александра Тихоновна, вторая по старшинству сестра матери.

   Мать рас­ска­зы­ва­ла, что ко­гда отец пел, в окнах дро­жа­ли стёк­ла. Он при­ни­мал уча­стие в те­ат­раль­ных по­ста­нов­ках в До­ме офи­це­ра.

   Ко­гда отец умер, мо­ему бра­ту не бы­ло и трёх лет. Мать на­ша, Ека­те­ри­на Ти­хо­нов­на, в де­ви­че­ст­ве Смир­но­ва, не име­ла средств со­дер­жать двух сы­но­вей, по­это­му вско­ре она от­пра­ви­ла ме­ня и на­шу ба­буш­ку Еле­ну к сво­ей стар­шей се­ст­ре, Ве­ре Ива­нов­не, ра­бо­тав­шей вра­чом у Ла­дож­ско­го озе­ра, не­да­ле­ко от Фин­лян­дии.

   У родителей матери бы­ло пя­те­ро де­тей: Ве­ра Ива­нов­на, Алек­сан­д­ра, Ека­те­ри­на и Ли­дия Ти­хо­нов­ны и Ва­си­лий Ива­но­вич. Раз­ни­ца в от­че­ст­вах про­изош­ла от­то­го, что в цар­ское вре­мя дед, Иван Смир­нов, слу­жил ко­че­га­ром на зна­ме­ни­том бро­не­нос­це «По­тём­кин», на ко­то­ром в 1905 го­ду про­изош­ло вос­ста­ние, вслед­ст­вие че­го во из­бе­жа­ние пре­сле­дова­ний со сто­ро­ны вла­стей де­ду при­шлось по­ме­нять имя и фа­ми­лию – он стал Ти­хо­ном Кор­ней­ко. По­сле ре­во­лю­ции 1917 го­да дед вер­нул се­бе преж­ние имя и фа­ми­лию, по­это­му по­след­ний сын был за­пи­сан Ива­но­ви­чем. Во вре­мя вой­ны Ва­си­лий Иванович был тан­ки­стом, по­гиб под Смо­лен­ском. 

   Из вос­по­ми­на­ний тех лет:

 

   Ле­нин­град. Во­кзал. От­кры­ва­ет­ся дверь в зал ожи­да­ний, сквозь неё вры­ва­ет­ся бе­лое облако мо­роз­но­го воз­ду­ха. Мы едем к те­те Ве­ре…

 

   Де­рев­ня на бе­ре­гу Ла­до­ги, где мы жи­вём. Сол­неч­ный день. Мно­го лю­дей с флаж­ка­ми. Празд­ник. Ви­ди­мо, 1 Мая.

 

   Там же. Та­кой же сол­неч­ный день. Гром­кого­во­ри­тель на де­ре­вян­ном  стол­бе объ­яв­ля­ет о на­ча­ле вой­ны. Пять дней то­му на­зад мне ис­пол­ни­лось шесть лет…

 

   Мы едем в ва­го­не для ско­та. На де­ре­вян­ных двух­этаж­ных на­рах, на се­не, си­дит мно­го лю­дей. Жен­щи­на кор­мит ма­лень­ко­го ре­бён­ка. Эва­куа­ция…

 

   В 1941 го­ду, ко­гда Гит­лер на­пал на Со­вет­ский Со­юз, ба­буш­ка Лена и я бы­ли эва­куи­ро­ва­ны вглубь Рос­сии. Тет­я Вера вре­мен­но ос­та­лась у Ла­до­ги.

   Во вре­мя пу­ти по­езд ата­ко­ва­ли фа­ши­ст­ские са­мо­лё­ты, бом­би­ли его. Не­сколь­ко ва­го­нов за­го­ре­лись, пас­са­жи­ры ста­ли вы­пры­ги­вать из них. Са­мо­лё­ты по­ли­ва­ли из пу­ле­ме­тов бе­гу­щих де­тей с ма­те­ря­ми…

 

   … Мы с ба­буш­кой ос­та­лись жи­вы и невредимы, но не мог­ли ехать даль­ше. При­шлось ид­ти пеш­ком. Не имея ни де­нег, ни убе­жи­ща, мы про­си­ли ми­ло­сты­ню – моя хро­мая ба­буш­ка, и я, 6-лет­ний маль­чиш­ка. То­гда я по­нял, что бед­ные лю­ди мо­гут от­дать по­след­ний ку­сок хле­ба, но иму­щие не по­да­ют поч­ти ни­ко­гда. На­вер­ное, имен­но по­это­му они – иму­щие.

 

   Много лет спустя, увидев на улице Багдада нищего мальчишку и вспомнив собственное детство, написал стихотворение на языке эсперанто:

 

   Как дол­го про­дол­жа­лись на­ши ски­та­ния, ска­зать не мо­гу. В кон­це кон­цов до­б­рые лю­ди при­юти­ли нас. Слу­чи­лось это в го­ро­де Вят­ка. За­тем мы ока­за­лись у тё­ти Ве­ры, ко­то­рая в то вре­мя уже ра­бо­та­ла вра­чом в се­ле Ни­ко­ло-Ко­ма­ров­ка Ста­лин­град­ской об­лас­ти на Вол­ге. Ка­ким об­ра­зом она на­шла нас, не знаю. До­ро­ги в се­ло то­же не пом­ню. В па­мя­ти ос­та­лись лишь два эпи­зо­да:

 

   На те­ле­ге, за­гру­жен­ной чьим-то скарбом, ли­цом ко мне си­дит ба­буш­ка. У неё вывернуто колено, она не может идти. Я бе­гу за те­ле­гой, за­ды­ха­юсь. По­сле это­го я всю жизнь не мог бе­гать, мне все­гда не хва­та­ло ды­ха­ния. Не­у­же­ли за один раз мож­но со­рвать ды­ха­ние на всю жизнь?...

 

   Сол­неч­ный день. Мы на де­ре­вян­ном па­ро­ме. Впе­ре­ди пе­ред ящи­ком с крас­ны­ми шари­ка­ми си­дит дядь­ка. По­ни­маю, что шарики мож­но есть, но ни­как не мо­гу вспом­нить, как это на­зы­ва­ет­ся: ма­пи­до­ры?... 

 

   Жизнь там, ря­дом с фрон­том, бы­ла го­лод­ной. Мно­гие селяне умер­ли от го­ло­да. Лю­ди съе­ли всё жи­вое во­круг, ели ка­кие-то жел­тые слад­ко­ва­тые ко­реш­ки, мох­на­туш­ки – то­же слад­кие мох­на­тые кор­ни черного цвета. Вме­сто та­ба­ка ис­поль­зо­ва­ли не­боль­шие су­хие ли­стья рас­те­ния, ко­то­рое об­ви­ва­ет ка­мыш, вме­сто чая за­ва­ри­ва­ли какую-то траву.

   Тёт­ка очень гру­бо об­ра­ща­лась со сво­ей ма­те­рью и со мной, час­то би­ла ме­ня…

 

   В этой де­рев­не, в 1942 го­ду, ко­гда мне ис­пол­ни­лось 7 лет, я стал хо­дить в шко­лу. Учил­ся я хо­ро­шо, за пер­вые два клас­са по­лу­чил по­хваль­ные гра­мо­ты. В грамоте за первый класс написано: Село Николо-Комаровка, Сталинградская область. В грамоте за второй класс: Село Николо-Комаровка, Астраханская область. В связи с военными действиями в Сталинграде и вокруг него изменилась административная принадлежность села. 

   Шко­ла на­хо­ди­лась до­воль­но да­ле­ко, при­бли­зитель­но в че­ты­рех ки­ло­мет­рах от на­ше­го жи­лья – та­кое рас­стоя­ние ос­та­лось в мо­ей па­мя­ти. Воз­мож­но, она бы­ла в со­сед­нем селе, Комаровке. До­б­рать­ся до шко­лы мож­но бы­ло толь­ко пеш­ком.

 

   Ме­ня за­ста­ви­ли со­про­во­ж­дать в шко­лу со­сед­скую де­воч­ку. Зва­ли ее Ни­ной. В шко­ле нас драз­ни­ли же­ни­хом и не­вес­той. Ме­ня это очень зли­ло, я да­же драл­ся из-за это­го. Че­рез не­ко­то­рое вре­мя по­нял, что чем боль­ше злюсь, тем боль­ше ме­ня драз­нят, и пе­ре­стал реа­ги­ро­вать, хо­тя внут­ри ме­ня все ки­пе­ло. Вско­ре драз­нить ме­ня пе­ре­ста­ли, ре­бя­там на­дое­ло драз­нить­ся по­пус­ту. Од­на­ко эти драз­нил­ки не ос­та­лись для ме­ня без по­след­ст­вий. Я ду­мал: ес­ли ме­ня драз­нят, зна­чит я де­лаю что-то пло­хое. По этой при­чи­не всю по­сле­дую­щую жизнь я из­бе­гал жен­щин, ста­рал­ся не об­щать­ся с ни­ми, на ули­це стре­мил­ся по­ско­рее про­ско­чить ми­мо, что­бы не по­ду­ма­ли, что иду­щая ря­дом жен­щи­на – моя не­вес­та, особенно если она молодая. Об этом я рассказал потом в стихотворении, конечно, на языке эсперанто, поскольку по-русски стихи сочинять не умею:

 

 

   Вот не­сколь­ко ту­ман­ных вос­по­ми­на­ний из то­го вре­ме­ни:

 

   Иду по сте­пи в шко­лу вме­сте с со­сед­ской де­вчонкой Ни­ной. Тем­но. Страш­но! Рас­ска­зы­ва­ют, что не­дав­но вол­ки за­грыз­ли ка­кую-то жен­щи­ну…

 

   Ком­на­та, ос­ве­щён­ная толь­ко лам­пада­ми. За сто­лом си­дят не­сколь­ко жен­щин. Га­да­ют. Пы­та­ют­ся оп­ре­де­лить бу­ду­щее на пе­ре­вёр­ну­том блюд­це. Вы­зы­ва­ют дух какого-то Пуш­ки­на…

 

   Там же. Воз­мож­но, та же ком­па­ния. Га­да­ние по жжё­ной бу­ма­ге. Сми­на­ют в ком ку­сок газеты, сжи­га­ют его и по об­ра­зо­вав­шим­ся фор­мам пы­та­ют­ся от­га­дать бу­ду­щее. Ви­жу чёр­ный ком, по ко­то­ро­му ве­се­ло бе­гут и гас­нут огонь­ки…

 

   Ле­жу, тя­же­ло ук­ры­тый чем-то, чув­ст­вую не­вы­но­си­мый хо­лод. Ря­дом го­рит огонь в рус­ской пе­чи. Хо­чу ту­да, в огонь, что­бы со­греть­ся. По­том, или до это­го, не пом­ню в ка­кой оче­рёд­но­сти, та­кой же не­вы­но­си­мый жар. Ма­ля­рия. При­сту­пы на­сту­па­ют в од­но и то же вре­мя, раз в два дня. При­ни­маю ле­кар­ст­ва в по­рош­ке – хи­нин, ак­ри­хин. Горь­ко!...

 

   Ко­ма­ров бы­ло очень мно­го. Мы спа­ли под мар­ле­вым по­ло­гом…

 

   На­ша со­ба­ка cдох­ла от го­ло­да…

 

   Чи­щу би­тым кир­пи­чом ржа­вые но­жи и вил­ки. Тетка заставляет…

 

   Слы­шу муж­ской го­лос из со­сед­ней ком­на­ты. Сол­дат со смеш­ной фа­ми­ли­ей – Бло­ха – го­во­рит: «С вы­со­тки-то я его лег­ко под­стре­лю!»

 

   С не­сколь­ки­ми маль­чиш­ка­ми воз­вра­ща­юсь из шко­лы. Идём ми­мо раз­ва­лин боль­шой церк­ви. Рас­ска­зы­ва­ют, что в раз­ва­ли­нах ле­та­ют и во­ют чер­ти. Страш­но!

 

   Зи­ма. На об­шир­ной, по­кры­той тон­ким сло­ем льда по­верх­но­сти не­сколь­ко маль­чи­шек ку­рят. Я то­же про­бую. Мне не по­нра­ви­лось…

 

   В 1944 го­ду, ко­гда я за­кон­чил вто­рой класс, мы с ба­буш­кой ока­за­лись в Са­ран­ске, у дру­гой мо­ей тёт­ки, Ли­ды. Как мы ту­да по­па­ли, не знаю, од­на­ко в па­мя­ти ос­та­лось не­сколь­ко вос­по­ми­на­ний о пре­бы­ва­нии в этом городе.

 

   От го­ло­да во­рую мор­ков­ку с гряд­ки со­се­дей и ем её пря­мо на мес­те, с при­лип­шей к ней зем­лёй. Ко­реш­ки еще со­всем не­боль­шие…

 

   В дру­гой раз на мес­те пре­сту­п­ле­ния ме­ня пой­мал сын хо­зя­ев мор­ков­ки и стал бить го­ло­вой о кир­пич­ную стен­у до­ма, в ко­то­ром мы жи­ли. Понял, что во­ро­вать мор­ков­ку нехорошо. Но есть-то хочется!…

 

 

   Иду в шко­лу по де­ре­вян­но­му тро­туа­ру. По грун­то­вой до­ро­ге при­бли­жа­ет­ся гру­зо­вик. Бе­гу за ма­ши­ной, по­ви­саю на зад­нем бор­ту, еду. Здо­ро­во!

 

 

 ***

 

   Наши справки:

 

   1) Воспоминания Владимира Владимировича Самодая неоднократно звучали на клубных встречах, отображались в статьях эсперантской периодики и в 2010г. были выпущены в виде книги “Esperanto kaj Vivo”. По нашей просьбе автор выполнил перевод своих воспоминаний на русский язык и предоставил его клубному сайту. Перед публикацией страницы перевода были просмотрены, очищены от неизбежных опечаток и несколько сокращены в части эсперантских цитат. 

   2) С биографией В.В. Самодая можно познакомиться на сайте библиотеки Maxima Library. 

ЧАСТЬ 2 » ЧАСТЬ 3 » ЧАСТЬ 4 » ЧАСТЬ 5 » ЧАСТЬ 6 » ЧАСТЬ 7 » ЧАСТЬ 8 »

ЧАСТЬ 9 » ЧАСТЬ 10